Интервью с Александром Богдановским

Александр Сергеевич Богдановский (р. 1952) - один из виднейших мастеров художественного перевода. Переводил с португальского языка книги таких мэтров как Жоржи Амаду ("Генералы песчаных карьеров", "Лавка чудес", "Исчезновение святой", "Каботажное плавание"), нобелевского лауреата Жозе Сарамаго ("Поднявшийся с земли", "Евангелие от Иисуса", "Каменный плот", "Год смерти Рикардо Рейса") и главного гуру современности - Пауло Коэльо. С испанского Богдановский перевел романы перуанца Марио Варгаса Льосы ("Война конца света", "Разговор в "Соборе""), никарагуанца Серхио Рамиреса ("Ты боишься крови?"), венесуэльца Франсиско Эрреры Луке ("Луна доктора Фауста"), испанца Артуро Переса-Реверте, заразившего мир "алатристеманией" (повесть "Тень орла", романы серии о капитане Алатристе) и др. С английского перевел "Портрет Пикассо в юности" классика Нормана Мейлера.
Окончил Португальское Отделение Филологического Факультета Ленинградского Университета (1974) и аспирантуру по кафедре истории зарубежного театра ГИТИС, в 1978 г. стал кандидатом искусствоведения, а в 1992 г. - членом Союза писателей. Живет и работает в Москве.

Когда Вы начинали карьеру, были у Вас кумиры среди переводчиков?

Кумиры?.. Пожалуй, нет. И вот почему - в детстве и отрочестве книги оригинальные и переводные существуют синкретно, нераздельно-слиянно. Никто не вспоминает, что "Три мушкетера" написаны по-французски, а "Швейк" - по-чешски. Это узнается потом, как и то, что вообще есть такая профессия - "книги переводить". Но, значит, хорошо были переведены эти книги, если детский глаз ни за что не цеплялся… Это потом ты вдруг понимаешь, почему ни в какую не шел Диккенс, не приносил ожидаемой радости Киплинг, почему от Хемингуэя оставался странный, неопределенно-неприятный привкус, почему, замечая теперь кое-какие несообразности в переводе нежно любимого мною Мериме, я все равно ни на кого не променяю М. Кузмина. Стало быть, кумиров не было, а неосознанные претензии к мастерам "школы Кашкина", так ожесточенно (вплоть до политических доносов) враждовавших со "школой Ланна", были.

Переводчик Иван Ющенко как-то заметил: "Рецензенты, как правило, пребывают в счастливом убеждении, что книга, на которой стоит имя, например, "Том Вулф" прямо так по-русски и написана. Те же из них, кто на волне моды на Митю Коваленина усвоил, что переводчики оказываются зачем-то нужны, настолько потрясены этой вновь открытой вселенской тайной, что с восторгом неофитов хвалят переводчиков за успехи в сюжетосложении и прорисовке персонажей". Что может и чего не может сделать для книги переводчик?

Роль переводчика - огромна. А сделать он может все, кроме одного - сорвать стоп-кран, заметив на рельсах Анну Каренину. Все прочее - его священный долг. Прямо пропорциональна его роли и лежащая на нем ответственность.

Случается, автор допускает грубые фактические ошибки, противоречит сам себе. Имеет ли право переводчик сглаживать такие "ляпы"? Должен ли переводчик править "корявости" стиля? Ведь зачастую в подобных промахах авторов рецензенты обвиняют именно переводчиков и редакторов.

Имеет. Должен. Ибо нет ничего более бессмысленного, чем ссылка - "Так в оригинале".Довольно и того опять же, что он не в силах спасти Анну Каренину. Мы не имеем право на "корявости" Льва Толстого, ибо нас обвинят в неграмотности и косоглазии, искажающем ракурс повествования, но для того, чтобы показать нечто подобное толстовскому своеобразию, есть приемы и методы, не всегда осознаваемые и еще реже формулируемые внятно. Однако есть.

Как-то вы говорили: "Добросовестный переводчик может обойтись без редактуры". Изменилось ли что-то сейчас? Какова роль редактора в формировании окончательной версии ваших переводов?

Я и сейчас считаю, что никто не общается с текстом оригинала плотнее и теснее переводчика, никто лучше него не проследит все изгибы и фортели. Однако свежий глаз доброжелательного, понимающего, "синтонного" человека - назовем его редактором или, процитировав М. Немцова, - "первочитателем" - совершенно необходим. При этом сделать хороший перевод из плохого редактор не может, а из хорошего - похуже - вполне ему/ей по силам. В моей практике такие случаи бывали. Дело еще и в том, что перевод - это производственный процесс, время лимитировано, а огрехи обладают загадочным свойством притаиваться даже при двадцатом чтении. Тут и выходит он - редактор. Ура ему!

Каковы ваши отношения с текстом оригинала? Часто переводчик во время работы просто ненавидит автора. Возникают ли у Вас подобные отношения любви - ненависти?

Молитва переводчика: "Боже, пошли хорошего автора!" Очень хочется, чтобы совпадала логика, углы зрения и способы их передачи словами. Чтобы он излагал события так, как хочется изложить их тебе, чтобы подбирал близкие тебе краски, чтобы двигался в схожем ритме. Бывают волшебные совпадения, когда фраза, которую ты собирался от всего сердца подарить автору, считая, что она ему пригодится, обнаруживалась на три сантиметра ниже - слово в слово. Иначе как "наитием" это назвать нельзя. Если это есть, то любую философию, любые, даже самые чудовищно вычурные стилевые изыски и нагромождения приму с благодарностью и постараюсь передать. Ненависть же, естественно, возникает при столкновении с "непрописанным" куском, когда, например, сказано, что орлиный нос придавал герою сходство с соколом. Так и тянет сказать: "Следующий раз сам будешь такое переводить".

К кому из переведенных Вами писателей Вы испытываете наибольшую симпатию: как к личности и как к литератору?

Мне чрезвычайно мил - как-то почти по-родственному - Жоржи Амаду. Совсем иное - более возвышенное чувство - питаю к Марио Варгасу Льосе. Он вызывает у меня огромное уважение, как, впрочем, и Жозе Сарамаго, не знающий жалости ни к себе, ни к читателю, никак не облегчающий ему процесс постижения занимательностью, закрученной интригой или хотя бы членением на абзацы… Он, вероятно, исходит из принципа: "Стерпится - слюбится". А вот Льоса прекрасно понимает, какое это мощное оружие - динамичный сюжет - и пользуется им не хуже Буссенара. Зато у перуанца свой высокий снобизм: "Все свое!" - он как будто с брезгливостью относится к разного рода устойчивым сочетаниям, гнушается поговорками, идиомами, фразеологизмами, видя в них некую затертость, вторичность, б/у-шность, по нашему говоря… Сарамаго же их взламывает, плющит, корежит, переосмысляет, не пропуская ни "минута казалась вечностью", ни "занималась заря" - непременно спросит: "Чем же она занималась?" И сам же ответит так, что мало не покажется…: Или "испытывала страдания" - непременно добавит: "не она их испытывала - они ее испытывали…". Примеров этих - десятки. Вот уж challenge так challenge для переводчика. Сплошная "непереводимая игра слов". Вероятно, мои смиренные попытки свести эту игру хотя бы к ничьей один рецензент и назвал "ухарством".А личности? Что мне до личностей?! Один - крайне правый, другой - левее некуда, но едва ли это отражается "на письме". Я не знаком ни с тем, ни с другим. Хороший писатель по определению - крупная личность. Можно ли умолчать здесь и о Пауло Коэльо, благо в лучах его ослепительной славы греюсь и я? Нельзя умолчать. Никак нельзя. И вот уже два года я, почти не отвлекаясь, работаю над - или "с" - Пересом-Реверте.

Ваш перевод книг Артуро Переса-Реверте, на мой взгляд, - лучший из всех сделанных доныне. Насколько сложно было работать с его текстами?

Спасибо на добром слове. Работа над серией "Приключения капитана Алатристе", которой предшествовал перевод "Тени орла", доставляет мне большое удовольствие, а это, по-моему, всегда чувствуется в тексте. Настоящая, в полном смысле слова, беллетристика, не претендующая на философскую глубину, но - яркая и, я бы сказал, звонкая, насыщенная множеством ударных, репризных реплик - ну, кто еще сегодня так пишет? - "…Не разделаться со своим отчаяньем раз и навсегда, поиграв напоследок в гляделки с непреложно-черным дулом пистолета" - прослоенная смешными и острыми стихами великих испанцев Золотого Века (подозреваю, что часть этих стихов принадлежит перу самого Переса-Реверте) и размышлениями о "блеске и нищете" Испании, которые оказываются весьма актуальны… Фактура "Тени орла" не просто предполагает, а зычно требует активного словесного изобретательства со стороны переводчика. Если фамилия французского генерала Braguette (по-французски - "ширинка"), то сам бог велел назвать его в переводе - Клапан-Брюк, а Fuckerman'а (корень слова ясен?) - Совокюпманом. Переводчик тут "в своем праве", тем паче, что автор облегчил ему задачу, сам обозначив место действия как Sbodunovo, заставив русских говорить друг другу: "Pobieda, tovarisch!" Это я так пытаюсь ответить на имевшие место упреки в чрезмерной вольности и даже "голимом стебе". Возвращаясь к нашему капитану, скажу, что это - благодарный материал, хотя и - сознаюсь - немного вторичный. Но автор и не тщится поразить оригинальностью концепции. Это - талантливая стилизация, бульварный приключенческий роман, переписанный человеком ХХ века. Образ главного героя развивается медленно, и, я полагаю, нас ждет еще немало неожиданностей, ибо этот "киллер с понятиями" от книги к книге обретает новые черты. Работа нелегкая, требующая всяких разысканий и штудий - что пили, в чем ходили, чем сражались… Автор высоко ценит достоверность фактуры и протазан с кулевриной не путает, так что приходится соответствовать… А главные сложности, мне кажется, еще впереди, не зря же сказано: "…Приедается все…" Поглядим, дано ли примелькаться Диего Алатристе. Чрезвычайно интересно будет увидеть его на экране в исполнении Виго Мортенсена.

Как Вы отбираете тексты для перевода? Если какие-то Вам предлагают, а какие-то Вы сами выбираете, то существует ли для Вас разница в работе над ними и в Вашем отношении к ним?

Иногда предлагают, иногда - значительно реже - сам нахожу. На выбор влияют многие и далеко не только литературные факторы. Разницы в работе нет никакой.

Переводите ли Вы что-нибудь "в стол", "из любви к искусству", не дожидаясь заказов?
Не случалось. Не почему-нибудь, а просто - не случалось. Однажды, "в столе" оказался заказной перевод романа Марио Варгаса Льосы "Разговор в "Cоборе"", который и провел там лет девять. Потом его издали, и еще раз издали… Хочется добавить: "Потом догнали и еще раз переиздали". Так и было.

Вы переводите с трех языков: португальского, испанского, английского. Как Вы лично ощущаете разницу между ними? Что Вас привлекает в переводе с каждого из них? Какие особенные трудности возникают в переводе с каждого из них?

Это забавно. Существуют горы испанских и английских словарей на все случаи жизни, где предусмотрены, кажется, все языковые изгибы. И очень малое количество словарей португальских - по крайней мере, так было, когда я учился и начинал. Вероятно, это каким-то образом предопределило отношение к моим рабочим языкам. Разница есть, но едва уловимая и в чем она - сказать затрудняюсь. И потом все-таки с английского я не переводил "fiction" - в замечательной и очень трудной книге Нормана Мейлера о юности Пикассо не слишком много бытовых подробностей и мелких физических действий. Так что сравнение будет некорректным. Что касается трудностей, то трудность - одна, зато какая: понять, где - язык, а где - стиль, где общее, а где - присущее только данному автору.

Инна Бернштейн считает, что однажды сделанный текст лучше потом не править - выйдет только хуже. Что думаете Вы по этому поводу?

Да нет, править надо. Другое дело, что после многочисленных вариантов (кручение, верчение и волочение фразы) ты вдруг оказываешься в самом первоначальном ее варианте, а он - лучшим.

Наталья Трауберг как-то сказала, что ей понравилась книга Стивена Фрая "Лжец", однако она не умеет подобрать ключ к такой литературе. Случается так, что Вы не можете подобрать ключ к какому-то роду литературы?

Сколько угодно. Даже и пытаться не буду. Мне кажется, существует целый пласт литературы, которую я бы не взялся переводить ни за что на свете. Пропади она пропадом!

Случается, переводчику нужен какой-то "камертон" - русский писатель, который помог бы понять точнее интонацию автора. Требуется ли вам такой "камертон"? Если да, то кто для Вас сыграл такую роль?

Да, я понимаю, о чем идет речь. Чехов-Любимов-Мопассан… Мне кажется, о мастерстве можно судить по легкости, с которой переводчик переключается из регистра в регистр… Нечто подобное тому, как хороший актер перед выходом на сцену "ищет зерно", "находится в кругу", отрешен от всего постороннего, а актер гениальный (я имею в виду Михаила Чехова - сужу по рассказам его современников) за кулисами только что на голове не ходит, смешит партнеров чудовищно легко- и двусмысленными фортелями, а через мгновение заставляет зал замирать, цепенеть и прочее. Возвращаясь к Вашему вопросу, скажу, что впрямую - нет. Сильное воздействие на "технологическую" сторону моих занятий переводом - грубо говоря, на расстановку слов в строке - оказали Набоков ("Лолита") и Бродский. Первое знакомство с их творчеством совпало с началом "творчества" моего - как видите, знакомство это произошло не слишком рано. Проза одного и стихи другого (в количестве всего 8-10-ти, если не меньшем, - я не отношусь к числу его восторженных поклонников) были по всем параметрам бесконечно далеки от того, что я переводил в ту пору ("Лавку Чудес" Жоржи Амаду), однако в чем-то самом главном очень помогли - показали, что писать, строить фразу, вить и ветвить ее можно не только на условном "стерильном" "переводческом" языке, пусть безупречно правильном, а совсем иначе. Я очень щедро - на грани фола - заимствовал у многих русских писателей самого разного калибра (речь не о лексике, а о мелодике, о ритмических ходах), ибо полагаю, что это - как семь нот, которые принадлежат всем и никому. И какая-нибудь чужая стихотворная строчка может послужить интонационной основой для того, чтобы фраза в переводе зазвучала неожиданно и "по-русски". Кладезь русской литературы совершенно неисчерпаем, и никто мне не докажет, что эта инверсия, например, - не моя. Впрочем, так продолжалось только первые десять лет, что, впрочем, немало. Дальше - если конкретно, то с "Евангелия от Иисуса" Сарамаго - началось нечто иное и вполне самостоятельное. Не считать же камертоном Библию? А с другой стороны, почему бы и не считать? Предметом моей опять же гордости служат те места, которые мне более или менее удачно удалось стилизовать под тексты Ветхого и Нового Завета так, что я сам не всегда мог отличить, где - цитата, а где придумано. И не на уровне наших шуток: "Возьми плоскогубцы твои в руку твою, ибо течет прокладка моя в кране моем…" Разумеется, все это - с "благословения" автора, занимавшегося - на ином, более высоком уровне - тем же самым. И еще насчет уровня. Я не боюсь показаться нескромным, утверждая, что переводчик не должен чувствовать свою вторичность, не имеет права принимать по отношению к автору "позу покорности" - и не почему-нибудь, а потому, что это идет в ущерб ему, автору. Мы воссоздаем его текст на другом языке, мы не имеем отношения к сюжету и характерам, идеологии и философии, но к фактуре текста - самое непосредственное, а потому желательно не становиться слабым отзвуком, робким подобием, неким условным обозначением оригинала. Надо играть на равных - в отведенных нам рамках. Так мне кажется.

Русские переводчики часто склонны относить себя к каким-то школам, противопоставлять себя друг другу. Ваше мнение по поводу этих раздоров? Относите ли Вы себя к какой-либо стороне в этих баталиях?

Нет, не отношу. Я никогда не посещал ничьих семинаров, не учился "художественному переводу" и с грустной гордостью могу считать себя самоучкой. Питерский самородок, в лаптях, с рыбным обозом пришедший в аспирантуру ГИТИС овладевать историей зарубежного театра… "Раздоры" и "баталии" - непременное следствие семинаров, и на этот вопрос я уже ответил. Переводы бывают хорошие и плохие, талантливые и бездарные - вот и все. Подумавши, я могу добавить, что добрый, технологического свойства, совет понимающего и взыскательного человека очень полезен, но это касается некой, что ли, "опрятности" в рифмовке, в умении поставить на конец фразы ударное слово, ну, и разумеется, незыблемого соблюдения правил русского языка. Талант и вкус - качества, безусловно, врожденные, а что такое техника без таланта и вкуса?

интервю с Александром Богдановским: max_tuula — ЖЖ (livejournal.com)